Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[XVI] Когда в ночи горят огни Самайна

Fever Ray – The Wolf

- Такая ночь, - с сожалением говорит Змей.
Отражение рябит в неспокойной глади ручья. Даллан собирает волосы кожаным ремешком, и веточку рябины с алыми, горящими ягодами узлом затейливо оплетает, привычно.
- Такая короткая, - соглашается. За плечом лук, на бедре колчан. Одежды простые, вышитые - белым на белом, цветы, укрытые инеем, и лед, застывший цветами.
- Слишком длинная, - боль Риагана глухая, потаенная, отгоревшая - зола в земле, уставшей питать рождения, бесполезная и неизбывная, касается души.
- Скоро, - обещает Даллан, рука напрасно ищет у шеи камень, ему нечем прогнать эту боль, ни одной песни, только глухой отзвук собственной, почти забытой тоски. Мимолетный след, истертый годами.
Но кое-что память еще хранит, близкое, важное, разбуженное звоном колокольчика, два века назад поднятого юным колдуном в чистом ключе, в темном овраге. И, так собравшись, омыв лицо и руки, Даллан идет от ручья прочь, шагом легким, скользящим, быстрым. Лес шепчется, среди ветвей стелятся призраки, мрачные, старые, озлобленные, последние из оставшихся, себя едва помнящие, привлеченные силой, всколыхнувшиеся на зов. Даллан едва замечает их, не откликаясь ни угрозам, ни просьбам, и лишь раз или два гневно отталкивая с пути наглых, забывшихся - и гнев тот холодный, но тусклый, случайный блик на воде.
Словно лунные тени, ласкающие стволы, зашевелились - те, которых позвал он по имени, призрачные белые гончие, замелькали среди деревьев, неуверенно подавая голоса, заполошно стелясь следом.
- Скаах, Раа, Килху*, - приветствует Даллан их, протягивая руки, треплет загривки, алые языки лижут ладони. Сколь многие уже не слышат его призыва! Время людей - время потерь.
Псы рычат, скалятся, разгоняя незванных. Но среди прочих, один гость - желанный.
- Аунан**, - наконец, оборачивается ши. Ломкий бледный силуэт, лунный блик на воде, темные, магнетические глаза - не то конь, не то игра света и страха, застилающего глаза. По палой листве ступают алые копыта. Прежде, чем подойти, Аунан долго всматривается в его фигуру, словно силясь узнать, и только тогда дает обнять себя, обвить шею, шепча.
- Друг мой.
Ночь добра к ним, предвкушающе-тиха, замерла, ожидая. Даллан вплетает колокольчики в густую, путанную гриву - тонкий, хрусткий, ледяной перезвон, вслушивается в шорох листьев. То поднимается ветер, призывный, искусительный, голодный шепот, волнующий макушки лесых великанов, несущий отзвук волынки и далекого рога. Вестник: пора. Они, Даллан и Аунан, идут вместе, плечом к плечу, воздух напоен прохладой и колким, темным, жестоким весельем. Излом года, ничейное время, все преломляется, отраженное, левое становится правым, черное - белым, и стираются границы миров, и границы Дворов. Свобода. Дикая вольница. Они идут вслед за ветром, и чаща сменяется редколесьем, шаг - бегом, псы несутся рядом, призрачные тени в ночном мраке. Поет Рог, выкликая. Аунан толкает в плечо, хватит, Даллан смеется, принимая приглашение, вскакивая на спину легко, в движении. Они несутся сквозь ночь, сквозь мрак, ветер и с ветром, нетерпеливым - быстрее! - то в спину, то в грудь, с ветром, рвущим плащ, бросающим волосы, листья и сор в лицо, несутся на грохот копыт - сюда!
Аунан вскидывается, заслышав ржание, далеко-далеко слышны колокольцы, Даллан поднимает руку и трубит в костяной охотничий рожок: тонкий, чистый звук вплетается в бурю - охотники отвечают, песнь-переклич, лают псы, подвывая за бурей, откликаются гончие. Осху, называли они его, Олень-гончая, друг, соперник, враг, проводник и предатель, защитник и убийца. Рожки трубят приветствие, радость, злорадное приглашение - старая, старая игра начинается, азартная, опасная и жестокая. Игра ши.
Охота покидает деревню, Даллан - наперерез, псы смешиваются в одну стаю, визжат, ши пускает коня в галоп вдоль кавалькады, ищет взглядом - одного, одну, кто придется по нраву, кому душа отзовется задетой струной. Такую он видит, дочь луны и ночи, но земную, живую - в седле всадника черного, доспех незнаком, мечом не опоясан, лик забралом закрыт - незнакомец ревниво держит, обережно, и как же не заглядеться, как же не захотеть! Как не испытать оруженосца?..
Кивает Король весело на его озорную улыбку, и Даллан второй раз поднимает руку. Выбор сделан, - поет рожок. - Собирайтесь. Тени белые, тени черные смешались в одну стаю, стая хочет крови - где охотник?!..
Белый всадник подъезжает к черному всаднику, кони скачут ровно, идут нога в ногу, Осху протягивает свой рожок.
Вот охотник.
Псы лают, рвутся, наскакивая и мечаясь, стелясь за черным всадником, радостно и голодно.
Вот охотник, где жертва?..
Получив в руки деву, Даллан кротко касается дыханием уст алых, сбрасывает чары с нее.
- Держись меня, хочешь жить если! Держись, сколько сил есть! - говорит он, и отпускает, и в тот же миг пропадает всадник, пропадает конь, и скачет среди своры огромный, белый олень, глаза бархатные, рога алые, бубенцами украшенные, копыта земли едва касаются, бег легок, на спине, в те рога вцепившись, в руках ремешок да рябины веточка, красавица простоволосая, в рубахе длинной.
И прыгает олень прочь, толкая черного всадника, и бешено лают псы, кидаясь к нему.
Вот жертва! - воют они, щелкая зубами у ног, промахиваясь, от копыт уворачиваясь. - Вот жертва, где след?.. - взвивается буря, ревет.
В третий раз трубит костяной рожок.
Вот след.
И вторят другие, и собаки рвутся вперед, а с ними охотник, и кавалькада поворачивает за ними, а впереди - белый призрак со смертной ношей.
Вот охотник, вот жертва, вот след. Идет Охота.
* гаэльск. scath - "тень", гаэльск. radharc - "видение, мечта", гаэльск. caol (стройный, тонкий) + cú (волк, гончая)
**гаэльск. adomnae - "страх, ужас"

---

Кто умирал, тот знает, что живёт (с)

Placebo - Sleeping With Ghosts piano

Этот день он выбрал для прогулки случайно. Пейзаж, расстилавшийся за окном, поманил спокойствием и белизной свежевыпавшего снега. Спешно собравшись, он исчез из театра, пряча лицо и надеясь остаться не узнанным. В такую-то рань не многие уже занимались делами.
Непродолжительная пешая прогулка - он достиг своей цели за час. Шаг его был полон необычайной легкости - в тиши замка и ближних территорий, погруженных в утреннюю дрему, скованных белым покрывалом... Земля пружинила под ногами, словно подбрасывая в воздух, словно предлагая оттолкнуться - и отправиться в полет.
Поместье де Грасия отгораживала стена в половину его роста - камень, оплетенный лозой, служил не преградой, а обозначением владений. Рихтер жалел ломкие в мороз побеги - он знал каждую выщербину так, что они служили ему словно ступени, позволяя взлететь на стену - и спрыгнуть на той стороне, лишь мгновение промедлив, чтобы убедиться в отсутствии встречающих. Его путь лежал среди деревьев, тянувших к небу оголенные серо-коричневые ветви, тонкие, хрупкие, лишь кое-где сохранившие припорошенные снегом пригоршни ягод да несколько чудом удержавшихся высохших листьев. Всюду царило безмолвие - под легким шагом вампира снег не скрипел, повинуясь таинственным законам тех изменений, что произошли с родом человеческим. Не та цена, о которой следовало бы стенать.. Скорее непрошеное благословение, как луч надежды на то, что им дан еще один шанс. Возможно, последний.
Когда небольшая роща кончилась, взгляду предстала одинокая открытая небу галерея из старого, замшелого серого камня. Ни деревья, ни кусты, казалось, не смели к ней приблизиться. В отличие от посетителя, замедлившего шаг - замешкавшись у входа, где в каменной чаше сверкал лед застывшего родника, Рихтер все-таки подобрал горсть снега, пробуя на вкус колкий холод. И только тогда шагнул под арку входа. Ближайшая могила принадлежала отцу - его суровый профиль, выбитый на надгробии, притягивал взгляд. Но шага де Грасия не замедлил, даже не оглянулся. Его интересовал совершенно другой человек...
На могиле Сантино изображений не было - только скульптура, скрывающая собой урну с прахом. Легкомысленно опершись о надгробие и вскинув взгляд в небо, юный полуобнажённый ангел лукаво улыбался собственным мыслям. Его выточенные в холодном мраморе черты носили следы столь разительного сходства с Сантино, что ошибиться в натурщике не представлялось возможным.
Поравнявшись с ним, вампир постоял, оглядываясь. За склепом ухаживали - не сама семья, конечно, но прислуга не халтурила. А вот цветы, венчавшие чело ангела и примерзшие к камню, скорее всего, принёс кто-то из родных. Белые бутоны любила матушка...
Изображённый скульптором в натуральный рост, Сантино казался чуть ниже Рихтера из-за позы. Сняв перчатку, он стряхнул с мраморных кудрей собравшийся снег, провёл по глазам, обращённым к небу - каменные веки оставались недвижны под его рукой. Сантино не смог бы на него посмотреть, даже если бы захотел. Стереть лукавую улыбку с его губ Рихтер тоже был не в силах - увековеченная в мраморе, она оставалась памятником поражению. Он мог бы снести статуе голову и разбить это лицо о камни, если бы то не было ещё одним свидетельством капитуляции. Мёртвым - мёртвое, мертвые остаются в прошлом, забытые.
Рихтер закрыл глаза. Лицо брата вставала перед его глазами, как живое - в мельчайших деталях. Юное, с точеными чертами, с игривой родинкой на скуле, выглядывающей из-за выбившегося золотистого локона. Прозрачно-голубые глаза смотрели на него с легким насмешливым прищуром. Он улыбался - той улыбкой, которую столь точно запечатлел скульптор.
- Когда-нибудь эта могила придёт в упадок, - говорил Рихтер Сантино, беззвучно шевеля губами. - Когда-нибудь никто не узнает тебя в скульптуре, Сантино. Когда-нибудь один из потомков семьи отдаст приказ перекопать эту землю, перезахоронив твой прах где-нибудь в углу, за оградой, чтобы освободить хорошее место для того, кто был ему дорог. Твоё время прошло, Сантино. Улыбайся, только это тебе и осталось.
Сантино сдул с лица волосы, состроив на миг обиженную гримасу.
- Ну, что за манеры, дорогой брат! Такие редкие встречи - и ты такой бука, будто совсем не рад меня видеть. Скверно! Но будь по-твоему, раз этот тон разговора тебе милее. Как ты там сказал? "Только это"? Но всё-таки больше, чем тебе, братец. Ты только и можешь, что следовать за кем-либо послушной тенью. Для этого ты был рожден. Какое несчастье для тебя, что Фауст искал в своём брате не тень, а соратника. Брата, а не почитателя. Ты обвиняешь меня в том, что я украл его - но на самом деле, Эрих, такое ничтожество как ты вообще не имело на него прав. И ты, Эрих, это знаешь.. Ты знаешь, что я говорю правду, с самого начала это знал.
Полузабытое имя жалило сильнее слов.
- Ты мог бы быть снисходительнее ко мне, знаешь? - пробормотал Рихтер в замешательстве. - Хотя бы по праву победителя...
- Действительно, да? Снисходительность к собственному убийце? Знаешь, у нас тут, на небесах, о снисходительности знают побольше твоего - и подобного испытания не предложат. Не в силах человеческих...
- Даже если бы я просил о прощении? Разве не ценен грешник раскаявшийся?
- Не смеши меня так, дорогой брат. Покаяние? Нет... Не раскаяние не дает тебе покоя, а одно лишь неумение смириться с поражением. Ты проиграл с самого начала, помнишь? У тебя не было ни одного шанса на победу. Ты всегда это знал.
- Какой же ты лжец, невыносимый лжец... - прошептал Рихтер и, наклонившись, попытался согреть капризные уста дыханием.. поцелуем. Холод, неизбывный холод мрамора под губами и пальцами, ласкающими скулу статуи.
Этот холод пробирал до костей.
- Бежишь от разговора? Бежишь от прошлого, бежишь от правды - от самого себя. Рихтер? Не смеши меня. Ты взял другое имя - но ничуть не изменился. Как всегда, трусишь...
Отшатнувшись, Рихтер прислонился к стене, прижался затылком, глядя вверх - светлая хмарь неба, раскинувшегося в обрамлении стен галереи, обещала продолжение снегопада к вечеру. Снег скроет его следы - что же, довольно удачно. Он не подумал о том, что их цепочка может кого-то заинтересовать - а стоило бы. Рихтер глубоко вздохнул и медленно выдохнул - изо рта вырвалось облачко пара. Затягивать визит не стоило, но это место... Оно хранило воспоминания, бередило - и в тоже время оставляло в итоге странное ощущение умиротворения, пусть и с привкусом горечи. Здесь было спокойно...
Оттолкнувшись от стены, он в последний раз скользнул глазами по скульптуре брата и, отвернувшись, прошел дальше, натягивая перчатки и скользя взглядом по именам, затейливой вязью выбитым на табличках, и декоративным элементам, которым когда-то столь старательно нанесли повреждения,подделывая следы времени. Здесь не было предков де Грасия - одни имена.. То ли придуманные Эдвардом, то ли древо, воссозданное по памяти. В разрушенном мире не осталось ничего, кроме нее.
Теперь эти имена легко всплывали и в его памяти - он знал их с детства, частенько уединяясь среди этих стен со списками стихов в те дни, когда находиться рядом с братьями было совершенно невыносимо и его самоконтроль давал трещины.
- Луциан, Маргарита, Эстель, Грегори, Магдалина, Флориано... Господа однофамильцы, - пробормотал Рихтер, выдавив смешок - и дернулся, когда на него ответили! Он стремительно развернулся к арке и замер. Любопытно наклонив голову, на него смотрел ворон. Чернота его перьев изумительно выделялась на снегу, чью белизну нарушала лишь цепочка птичьих следов да кое-где проглядывавшая из-под тонкого покрова увядшая трава. А его глаза... Де Грасия, казалось, перестал дышать. Когда их глаза встретились, он.. Он был готов поверить.. Поклясться...
- Ты без рыцарского знака – смотришь рыцарем, однако, сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатёр! - прошептал он. - Как зовут тебя в том царстве, где стоит её шатёр?...
.. и ворон каркнул! Коротко, отрывисто, звучно - прыгнув ближе! Парализованный потрясением, безумной смесью священного ужаса, отчаянного ожидания - и горечью предчувствия, де Грасия ощущал себя гостем безумного, фантасмагорического бреда.
- Адский дух иль тварь земная, – онемевшими губами продолжил Рихтер, чувствуя, как забилось сердце в горле. - Ты – пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор занесли тебя, крылатый, в дом мой, ужасом объятый, в этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, – говори: пройдёт ли рана, что нанёс его топор?..
Голос его дрогнул, дыхание перехватило - и ответное карканье сдавило виски болью.
- Вот твой ответ...
Прикрыв глаза, де Грасия медленно, неосознанно опасаясь спугнуть птицу, провел рукой, стирая наваждение. Прохлада перчаток быстро исчезала, согретая кожей горящего лица. Не отнимая руки, он криво ухмыльнулся - и резко вскинул голову.
- Каркнул ворон: "Nevermore"! - вскричал Рихтер, передразнивая птицу. - Нет, убирайся! Довольно..
Подхваченный эхом, его смех смешался с раздражённым карканьем и хлопаньем крыльев, заметавшись по склепу, отражаясь от стен, постепенно угасая до неразборчивого гула. Шёпот мёртвых долго не хотел стихать - то ли недовольны вторжением, то ли рады хоть такой компании. И в этом эхе... он наклонил голову. Ему показалось, или? Да нет, показалось. В галерее было пустынно. Никто, кроме него, не нарушал сегодня ее покоя.
"И все-таки.. "
Рихтер вдруг понял, что его встревожило. Следы. Следы птицы, его следы... И еще одна цепочка, протянувшаяся рядом. Выпрямившись, он медленно развернулся ко входу в галерею.
- Я знаю, ты здесь, - громко проговорил вампир, нащупывая рукоять шпаги. - Покажись!


*стихи Эдгара Алана По, пер. Altalena

---

Сны Ши, часть N.

Mecano - Hijo de la Luna

Небеса пылали. Они пылали столько, сколько он себя помнил.
Когда их встретили ясными звуками рогов и навстречу выехала кавалькада всадников, Небеса только-только занимались рассветным огнём.
Тонконогие скакуны переступали алыми копытами и гордо изгибали длинные шеи, бряцая искусно украшенной сбруей. Умные глаза их были светлы, но печальны. Всадники, которых несли они - стройные и высокие - перекликались звонко, радостно и спешивались, поднимая руки в приветствии, сияя улыбками, а впереди всех - Лорд Морейн, властитель Виноградных Палат, щедрый к гостям и беспощадный к врагам.
Обернувшись последним, Алард замер под взглядом Лорда.
...Он был как день, как солнце - ясный, жгучий, стремительный... Он ослеплял.
И Алард ослеп.
Он оставался в этих палатах, не замечая, как день сменяется ночью, а ночь - днём. Всё здесь дышало неизъяснимой прелестью - Морейн наполнял своим присутствием; его словом дышал сад, его голосом пели птицы, его шагом поскрипывали половицы. Если случалось ему отсутствовать, краски выцветали и не радовали глаз, словно мир кутался в печаль, как в тонкое кружево шали. Разговоры стихали, молчаливые гости бродили, точно в трауре, не желая ни пиров, ни забав - глядя за горизонт и тоскуя.
Возвращаясь, он привносил с собой дыхание жизни - свет, сияющий в нём, согревал и наполнял сердца радостью; в сравнении с этим светом меркло стыдливо солнце. Таков был Лорд Морейн, властитель Виноградных Палат, солнце земли своей.
- Морской бог! - смеялся он, вознося кубок - лихими пирами славны Палаты. - Морской бог, сыграй нам!
Взгляд его был светел - нельзя отказать такому взгляду. И Алард играл: в пронзительной тишине затаённого дыхания звонко пели льдины, вздымаясь сияющими башнями к небесам; игриво смеялась капель, журчали ручьи, зазывая тепло; тихонько напевал колыбельные ветер, укрывая сугробами леса; в предрассветной дымке по светлеющим водам расходились круги от упавшего камня - Алард играл, играл, не смея поднять глаз.
И если всё-таки поднимал их, то встречал пронзительный, огненный взор Морейна - и уже не мог отвести взгляда, забывая тревогу об ушедшем из гавани корабле.
- Морской бог! - звал Морейн; зов этот заставлял сердце биться у горла. - Морской бог, вот место рядом со мной, окажи честь! Морской Бог, отведай яств с моего стола... Расскажи нам о землях за морем, Морской бог.. Наш Морской бог...
И Алард говорил, и речь лилась, как лилось в кубки вино, пряное молодое вино, бьющее в голову. Снами, смутными грёзами, забытыми сказками вставали перед его глазами иные земли, омытые прибоем. Вспыхивали, как вспыхивают угли, перед тем как подёрнуться пепельной дымкой, оставляя сладостный тающий дым. И светло и ясно смотрел на него Морейн, и касался его руки, и наклонял голову, слушая - и улыбался: быстро, охотно, обнажая в улыбке зубы. И порывисто поднимался, вскидывая руку - звал музыкантов. В воздухе плыли огни свечей; яркий аромат летних цветов и трав тревожил, манил, не давая надышаться.
- Морской бог! - смеялся Морейн, увлекая в танец. Руки его были горячи, и глубок голос. - Мой Морской бог...
Пламя свечей вспыхивало и опадало, а музыка вихрилась вокруг, обнимая и вознося с каждым шагом, и вскоре путь ложился меж звонких переливов созвездий, в пронизанной шёпотом темноте.
- Мой Морской Бог...
... Небеса полыхали, до самого горизонта - танцующим огнём. Тяжёлые багровые тучи плыли, точно величественные фрегаты, тяжёлые и мрачные, вселяющие тревогу. Длинные тени ложились на землю, прерывая сходящий холодный огонь осеннего заката. Вода в фонтане струилась, освежая его одурманенную голову - не могла только смыть этой болезненной ломоты в теле, этой ядовитой отравы, расползающейся на сердце. Алард окунал в воду руку и юркие рыбки доверчиво ложились в ладонь.
- Таков он есть, Лорд Морейн, - шептал ветер, легкомысленный ветер, что трепал влажные волосы. - Таков Лорд Морейн, Солнце сжигающее, Солнце, слепящее, Солнце, клонящееся к закату... Лорд Морейн, не знающий отказа.
- Таков он был, Лорд Морейн, - журчала вода, всеведающая вода, хранящая отблеск небесного пламени. - Был.. был, был Лорд Морейн.
Алард устало поднял глаза к небу - ему чудился гром там, где сливались небо с землёй. Шаг его утратил и твёрдость, и грацию. Не было пути в Палаты - стоило только представить взгляды, каким встретят пришедшего. Скольким из них довелось отведать тяжкой милости Морейна?.. Сад угрюмо стих, внимая небесам, а небеса молчали, полыхая, и ветер скрылся среди деревьев.
Да, - грохотало устало, - Буря.. Буря грядёт...
- Что же вы?.. - спрашивал он тогда с тревогой. - Что значат ваши слова?
- Нельзя уронить себя более, нежели растоптав другого, - ответила ива, лаская плечи ветвями. - Уходи, Морской Бог, слышишь, волны зовут тебя, отчаянно зовут, бьются в берег бессильно...
И тогда Алард ощутил их призыв - так ясно, что удивился глухоте, окутавшей его. Грохот прибоя звучал настойчиво, точно ток крови - и он устремился на этот зов всем своим существом, словно не Виноградными Палаты были, а Полынными.
Он покидал их, и ветер дул ему в спину, подгоняя, трепал плащ нетерпеливо, гнал взашей нежеланного более гостя. Алард не поднимал головы - пылающий закат обжигал до слёз.
Чайки заполошно кричали в скалах.